Мариссель вытащил из папки связку писем и повернулся к Эдеру.

— Эти письма Ганс принес из дома Берфельде.

— Зачем?

— Берфельде пытался от него откупиться, полез в сейф за деньгами, а письма разлетелись по полу. Ганс нагнулся и увидел, что на одном было крупно написано «Детский приют Ахенхоф». Он отдал письма мне, поскольку читал только по слогам, и просил пересказать, что там говорится о приюте.

— И?..

— Прочитайте сами, а я попробую уснуть.

Эдер отвернулся к стене, а Мариссель, поколебавшись, стал читать письма вслух.

Это были письма, которые призванный на военную службу доктор Берфельде писал оставшейся дома молодой жене.

«Дорогой мой ангелочек!

Еще один трудный день позади. Я сижу одиноко в гостинице и только что съел на ужин вареную треску с картошкой и горчичным соусом. Сейчас я осиливаю полбутылки вина «Греттнахер ойхариерберг» урожая 1934 года. Сегодня работа шла довольно быстро. Приют Ахенхоф уже почти готов. Тридцать воспитанников я обработал сам. С завтрашнего дня (суббота) и до понедельника наша работа приостанавливается, так как мы не хотим нарушать евангельский воскресный покой в городе».

«Дорогой мой ангелочек!

Теперь я, как офицер резерва войск СС, прикомандирован к городской больнице. Мой шеф — доктор Манфред, человек в городе известный, великолепный врач. Сегодня мы еще не приступали к работе, потому что люди из СС должны предварительно оформить шапки бланков, которые мы будем заполнять. В клинике больше тысячи человек, но мы справимся быстро».

«Дорогой мой ангелочек!

Сейчас шесть вечера, я выполнил свою дневную норму и снова сижу в гостинице. Работа продвигается быстро, потому что шапки бланков уже заполнены, и мне остается только вписать диагноз, основные симптомы и так далее. Доктор из гражданских тоже сидит при этом, шарфюрер СС приводит мне пациентов: все организовано безупречно».

«Дорогой мой ангелочек!

Вчера и сегодня я обработал триста двадцать человек. Тот, кто быстро работает, экономит время. Итак, детка, твой папочка составляет такие заключения, что и сам не может нарадоваться. Стопроцентный результат: после меня у пациента только одна дорога — на тот свет».

«Дорогой мой ангелочек!

Вчера я осмотрел морг в подвале и печь крематория, которая тоже находится в подвальном помещении. Эта печь используется для сжигания тех, кого ликвидируют по программе эвтаназии. Почти ежедневно приезжает серый автобус и привозит материал для печи.

Поскольку вчера печь не использовалась, мы смогли ее осмотреть. В ней был пепел четырех неполноценных. Как мало остается от человека, когда сгорают все органические вещества! Зрелище этой печи несет в себе что-то успокаивающее… Перед моим кабинетом сейчас цветут чудесные белые акации, точно такие же, как у нас в саду».

«Дорогой мой ангелочек!

Если бы ты знала, как много вкусненького слопал твой папочка за последние полчаса! Четыре булочки с маслом и сто граммов мясного фарша, а к этому две порции вишневой водки… Сегодня утром во время прогулки я увидел, как здесь в городе старая культура соединяется с современной национал-социалистической культурой. Везде натыкаешься на гений Вагнера, Гете, Шиллера, Гитлера…

Я видел сегодня доктора Манфреда, вели переговоры о снабжении трупами его клиники в Кельне. Одновременно с письмом отправляю тебе большую посылку. В ней четыре килограмма жидкого мыла стоимостью двести марок. Посылку, пожалуйста, не распаковывай, дождись моего возвращения».

«Дорогой мой ангелочек!

Потливость моих ног полностью прошла! Исключительно благодаря двукратному применению мази для ног, выпускаемой вермахтом. Сегодня после обеда я просидел три четверти часа на крыше, загорая на солнце. Справа и слева от меня лежали отбеленные скелеты, ждущие отправки в Страсбург. Через неделю я вновь отправлю тебе посылку: жидкое мыло и продукты. Общая стоимость — триста рейхсмарок. Все — кроме продуктов — куда-нибудь спрячь».

«Дорогой мой ангелочек!

Сегодня на улице противный восточный ветер. Я сильно прищемил пальцы дверцей машины, когда ездил отправлять тебе очередную посылку — яблочный компот. Стоимость — двести семьдесят рейхсмарок. Возможностью отправлять эти посылки я обязан доктору Эрнсту Гравитцу.

Он выдающийся врач и генерал СС. Доктор Гравитц привез ценкер и карной — самый роскошный подарок, на который был только способен. Доктор Гравитц осведомился, получаем ли мы кофе и пирожные. Когда я ответил отрицательно, он отдал необходимые распоряжения».

«Дорогой мой ангелочек!

Кажется, скоро я смогу обнять тебя. Сегодня я составил последний диагноз, который уже не стоил мне никакого труда. Рука выводит сама: «Прогноз неблагоприятный, испытуемый не способен к обучению и труду. Характер асоциальный, полная интеллектуальная неразвитость, действует бесконтрольно».

Несколько дней назад я написал рапорт: не могу безучастно наблюдать за тем, как в подвале института трупы бессмысленно превращаются в пепел. Я считаю это бесхозяйственностью. Кажется, я убедил начальство, что в трупах находятся прекрасные скелеты по цене сорок марок, черепа по пять марок, внутренние органы и ткани для препарирования…

Надеюсь, что скоро попаду домой. В саду созревают косточковые, а я не могу принять участие в сборе урожая. В прошлом году тебе нравилось, как я тряс фруктовые деревья».

Мариссель сложил письма и вернул пачку Эдеру.

Они сидели в гостиной. Черил приготовила чай, но ни один из них не притронулся к чашке. Эдеру нездоровилось. У Черил и Марисселя пропал аппетит.

— А раньше вы не знали, что доктор Берфельде участвовал в программе эвтаназии? — спросила Черил.

— Какие-то слухи ходили. Но Берфельде после войны успешно работал. Молодой врач, он проводил хорошее впечатление на пациентов. И к науке у него были способности.

— Но какая все-таки связь между военным прошлым Берфельде и выстрелом Гебхарда в Ганса?

— Гебхард был учеником Берфельде, — пояснил Эдер. — Он защитил диссертацию по соматическому стрессу. В диссертации фигурировали ссылки на результаты неопубликованных научных изысканий Берфельде. Это привлекло внимание коллег. Берфельде объяснил: старые работы послевоенного времени он не стал публиковать, потому что изменились его научные интересы, а охотно передал способному молодому ученому.

Коллеги-врачи обратили внимание на то, что и Берфельде, а затем и Гебхард располагали большим количеством хорошо приготовленных препаратов — печенью, селезенкой, поджелудочной железой, зафиксированных, как отмечено в диссертации, «в свежем состоянии». У кого были взяты эти органы? Кто-то задался вопросом: не в ходе ли опытов над живыми людьми получены эти препараты? Берфельде клялся, что все собранные им препараты получены абсолютно законным способом — в анатомическом отделении военного госпиталя, где он работал в последний год войны.